Итак, полный пятиярусный иконостас отражает духовную историю мира от его первых дней и до последних. Поэтому понятно, сколь важно соблюдать последовательность иконных рядов. Неполные иконостасы строятся отделением верхних иконных ярусов. Одного, двух, трех и даже четырех (при этом сохраняется один «местный»). Но никак не пропуском рядов. В описываемых же иконостасах пропущен праздничный чин (ряд). Страшно подумать, выходит, Спаситель не приходил на землю! (ибо иконы этого яруса отображают земную жизнь Христа). Любезные иконописцы, будьте внимательны, ведь ремесло ваше есть богословие в красках.
Некоторые могут удивиться, увидев на царских вратах не четырех евангелистов, а двух святителей. В старину на царских вратах нередко располагали эти образы. Эти великие Отцы Церкви (Григорий Богослов и Иоанн Златоуст) составили современный литургический канон. Да, что касается «пядничного ряда», он дополнительный и необязательный в иконостасах.
Храм Святых отцов семи вселенских соборов помещается на втором этаже над Покровской церковью. Первоначально собор во имя Святых отцов находился к северу от существующего храма. Он был сооружен в 1555 – 1560-х годах и освящен митрополитом Московским Макарием в присутствии царя Ивана Грозного 18 мая 1561 года. В XVIII веке обветшавший древний храм разобрали и над Покровской церковью возвели второй этаж; туда и перенесли престол в честь Святых отцов.
Из святынь древнего храма сохранилась Владимирская икона Божией Матери с Акафистом. Она расположена в местном ряду иконостаса, слева от царских врат. Царские врата и расположенный справа от них храмовый образ Святых отцов семи вселенских соборов написаны в 1989 году каким-то священником. Может быть, тем же отцом Вячеславом Савиных. Вызывает сомнение расположение храмового образа. Обычно на этом месте бывает икона Спасителя, а храмовый образ помещают вторым от царских врат. Верхние четыре ряда поступили из Троице-Сергиевой Лавры и Московской Духовной Академии. Они происходят из иконостаса XVII века. Иконостас храма замечателен; немного непривычно сочетание его довольно темных икон с чистой белизной стен. К северу от него находится рака с частицей мощей благоверного князя Даниила, а в северной галерее храма расположен придел в его честь.
Церковь преподобного Симеона Столпника расположена над Святыми вратами, под колокольней. Храм построен в 1730-х годах и сохранился в своем первоначальном виде. Колокольню же снесли в 1930-х годах, а колокола вывезли в США и разместили на звоннице Гарвардского университета. В 1984 году колокольню над храмом восстановили в прежнем виде. Ее высота – 45 метров. На колокольне сейчас 16 колоколов, привезенных, в основном, из Поволжья. Самый большой отлит в 1886 году в Ярославле и весит 221 пуд. Для сравнения, в царь-колоколе 12000 пудов.
Церковь преподобного Симеона Столпника освящена 27 февраля 1988 года после восстановительных работ. Ее иконостас спроектировал московский художник-иконописец С.Н. Добрынин. Он же написал для него 12 икон. Основная часть икон для иконостаса пожертвована из Псково-Печерского монастыря. Это близкие по стилю иконы XVII – XX веков. Иконостас, на мой взгляд, несколько пестроват. Уж очень близки цвета икон и росписи промежутков между ними.
Иконы, церкви, иконостасы… Может быть, вам утомительно читать: суховато, нет живости. Но жизнь полна смешного и грустного, и величественного. Всего преисполнена. И основной смысл жизни – это жизнь. И у нее много разных проявлений. Позвольте предложить вашему вниманию зарисовку из монастырской жизни.
Приехал в Данилов по делу. Ткнулся туда-сюда. Говорят: «Попробуйте поговорить с отцом Александром. Только поспешите, в воротах стоит машина, он на ней должен уехать». Побежал – волка ноги кормят. Действительно, стоит сверкающая черная «Волга». Но никого нет. Озираясь, пошел к административному и братскому корпусам. Может там встречу. Идет моложавый священник.
- Извините, не вы отец Александр?
- А. Нет. Он сейчас выйдет.
Вот и хорошо. Будем ждать. Прошли несколько богомолок в платочках, высокая монахиня вся в черном, занятного вида монах в уже не черном, а сером от стирок подряснике, в сапогах. Ну да он мне не нужен. Это какой-нибудь самый простецкий «отнеси-принеси» Прошли еще несколько монахов. Спросил. Нет, среди них нет отца Александра. Что ж, пойду в братский корпус, спрошу. Говорят, что только что ушел. Эх, досада, пропустил. Бегу к машине, чтоб не прозевать. Там ходят разные, но всё те же лица. У них уже спрашивал. Тот же священник, монахиня, «застиранный» монах. Забавный какой. Огненно рыжий, подпоясан офицерским портупейным ремнем. Ох-хо-хох, какая скромность. Видно в монастырях сейчас скудно с деньгами. Утомившись ждать, обратился к молодому служителю:
- Извините, не подскажете, как найти отца Александра?
- Он проходил недавно.
- А не скажете, как он выглядит?
- Рыжеволосый, такой самый настоящий, в сапогах.
Я ахнул:
- В потертом подряснике?
- Да, да.
- Подпоясан воинским ремнем?
- Это он.
- Батюшки, а я несколько раз пропускал его, не заговаривал, думая, что это какой-нибудь самый последний.
- У вас получается, как в Писании: «и последние будут первыми, а первые – последними».
(Так в Священном Писании говорится о пришедших в Царствие Небесное.)
Да, поучительно. Вот чего стоит наше мирское мудрование. Имеем очи, а не видим. Ослеплены блеском мишуры мирской. Зрим на внешнее, а внутреннего не постигаем, ибо не имеем очей духовных. Смотрим и не видим, слушаем и не слышим. Как тот крестьянин, что смотрел на великого Сергия Радонежского, а видел убогого огородника, слушал монахов, говоривших: «истинно, это и есть игумен наш Сергий, а слышал: «Ложь, глумятся. Тут нет великого Сергия, а есть убогий копатель гряд». (Случай, описанный в житии преподобного Сергия Радонежского).
Так и мы, недостойные, мним себя мудрецами, пишем иконы, книги. Поучаем, будучи сами невеждами. Ослеплены суемудрием.
Но не станем отчаиваться. Вспомним Экклисиаста, «будем есть, пить и радоваться своим делам, потому что такова доля человеческая».
Вы, уважаемые, наверное, уже устали читать. А я утомился писать. Поэтому заканчиваю. «Хороша длинная материя, речь же продолженная неприятна». Надеюсь на вашу снисходительность к взявшемуся не за свое дело горе-писаке.